Том 2. Сердца моего боль - Страница 120

К оглавлению

120

В 1948 году, будучи офицером, из-за отсутствия парохода я добирался из Петропавловска во Владивосток на попутном тральщике Камчатской военной флотилии. Это был новенький небольшой корабль — восемь офицеров и полсотни матросов и старшин, — полученный из Америки по ленд-лизу. Я был изумлен чистотой и порядком в матросских кубриках, высокой культурой и этикетом в кают-компании. Матросы спали в отличных подвесных койках с белоснежными простынями и наволочками, и ни один из них не пил обеденный компот, не остудив его предварительно в настенном портативном холодильнике. После нескольких лет, проведенных в полевых условиях на войне, а затем на службе в отдаленных северных гарнизонах Дальнего Востока, после семи лет жизни в землянках, блиндажах и обвалованных снегом палатках, тральщик показался мне вершиной новейшей цивилизации и культуры. Не менее я был восхищен и обстановкой в кают-компании, где обедали все вместе, кроме вахтенного офицера, и даже к лейтенантам обращались по имени и отчеству, велся негромкий, с юмором, интеллектуальный разговор, никто никого не перебивал и ни разу не произносились грубые слова. Особенно меня впечатлили командир тральщика и старший помощник, лет 28—30 капитан-лейтенант, с речью, манерами и учтивостью профессоров или даже дипломатов. Я не мог не думать о том, насколько морские офицеры образованней, культурней и содержательней сухопутных, и с грустью осознал, что это другой мир и совсем другие люди; я заметил, что даже боцман, распоряжаясь приборкой палубы матросами, не допускал матерных выражений.

На третьи сутки разыгрался сильнейший шторм, и к ночи случилось несчастье — с палубы смыло вахтенного матроса. Тотчас приостановили машины, врубили прожектора, включили ревун, развернулись и начали маневрировать. Мрачные, тягостные минуты: многометровые, черные в ночи волны, заваливающие небольшой корабль то на бок, то на корму, то на нос, низкая видимость из-за жесткого, летящего от горизонта снега и гнетущее ощущение бесполезности или безнадежности всех прилагаемых усилий. Это продолжалось не менее часа, и все это время по корабельной трансляции звучали голоса командира тральщика и старпома, точнее, гремела яростная, ошеломительная матерщина — матроса посчастливилось поймать лучом прожектора, пробковый спасательный жилет удерживал его на воде в вертикальном положении, был он уже, очевидно, без сознания и не подавал признаков жизни, он погибал на глазах, а на палубе изготовились для прыжка три или четыре человека в таких же спасательных жилетах, схваченные сзади вперекрест длинными страховочными фалами, однако из-за огромных волн подойти к забортнику ближе никак не удавалось.

Спустя три десятилетия, когда в застолье среди отставных моряков я рассказывал этот драматический случай, они, не дослушав до конца, убежденно заявили: «Безнадега!..» Но ведь матроса-то выловили и вернули к жизни! Потом в кают-компании командир тральщика мне сказал: «Ты извини, что мы вчера выражались по-французски. Если бы не матерились, мы бы его не спасли!»

Несомненно, что в экстремальной обстановке каждому русскому и русскоязычному человеку матерщина сообщает ускорение, добавляет энергии, быстроты и стремления достичь цели. Поэтому употребление ненормативной лексики не только в боевых условиях или при спасении человека во время шторма, но и в других форсмажорных, чрезвычайных ситуациях представляется обоснованным и правомерным. Однако, безусловно, мат — язык сильной половины человечества и может культивироваться только в мужском сообществе. Когда же матерятся в присутствии женщин, детей или стариков, даже у большинства людей, привычных к мату, возникает ощущение дискомфорта, неловкости. Эти же чувства не могут не возникать при коллективном восприятии ненормативной лексики — когда она звучит со сцены, с экрана кинотеатра или телевизора.

Что же касается литературы, то в реалистической прозе при изображении мужского сообщества, в том числе и армии, в прямой речи персонажей употребление ненормативной лексики представляется правомерным. При этом полагаю обязательным микширование: в словах, являющихся бранными, отдельные буквы следует заменять точками или отточиями. Также считаю необходимым перед текстом каждого произведения, содержащего ненормативную лексику, непременно помещать предупреждение для читателей, быть может в виде короткой сноски. Это в интересах не только пуристов, которых могут огорчить напечатанные бранные выражения, но и в интересах автора: в опубликованной в прошлом году повести «В кригере» я дал перед текстом такое уведомление, и ни в одной из восьми рецензий не содержалось упрека по поводу ненормативной лексики, не было их и в читательских письмах.


Чего не было, того не было
(«Российские вести», 1994, 4 июня)

В приложении «Вехи» 7 мая 1994 года напечатана большая серьезная статья, посвященная моим работам: военному роману «Момент истины» («В августе сорок четвертого…»), офицерской повести «В кригере» и рассказу «Первая любовь». Будучи признателен редакции за внимание к моим произведениям в преддверии дня Победы, не могу не сказать о неточности и даже дезинформации, проникшей в один из абзацев. Там обо мне написано: «Разве что на слуху какие-то факты из его литературного бытования — сначала не приняли в Союз писателей, а потом как ни звали, сам не вступил. Мол, раз я вам не гожусь, так и вы мне не нужны».

Чего не было, того не было... И не могло быть по той простой причине, что волею судеб я ни разу в жизни не пытался стать членом Союза писателей и даже желания такого или потребности никогда не испытывал.

120